С эвфемизмамиВ июле сотрясся российский суглинок и перекосился родной окоем:
внезапно закрылся Черкизовский рынок, и выгнали всех, кто работал на
нем. С чего начинался раздор исполинов? Когда переполнилась чаша
грешков? Не слишком ли громко кутил Исмаилов, не слишком ли долго у
власти Лужков? Не важно. Сказал же однажды Коковцев, что каждый в
Отечестве каждого ест… А важно, что тыщи китайских торговцев лишились
торговых насиженных мест. Хватило единого царского слова, единого
выдоха царской груди — сто тысяч китайцев без пищи и крова разводят
руками Москвы посреди. Хоть прачечных сотню открыть по старинке — но
кончилось время ручного труда… Они бы пошли на соседние рынки — но их
не пускают таджики* туда… Была им малина, а стала мякина. И не на что
выслать несчастных, прикинь! Сто тысяч китайцев — ничто для Пекина, но
тут озаботился даже Пекин. В Москву полетела смущенная нота: простите,
товарищи, так же нельзя! Пускай вам не нравится наша работа, и наши
товары, и наши глаза; мы видели много ужасных картинок, которые вы
рассылали вовне, мы верим, что этот злокозненный рынок — оплот
беззакония в вашей стране, там чумка, холера и грипп амазонский, и
несколько тонн контрабандных вещей; там прячутся, верно, Борис
Березовский, Закаев, Чичваркин, Яга и Кащей; Китай уважает правителей
грозных, и нации нужен суровый отец, но несколько тысяч китайцев
бесхозных — простите, товарищи, это переходит всякие границы!
Куда им — понять наши высшие цели. У нас интерес поважнее мошны. У
нас миллионы своих не жалели, когда по Отчизне кампании шли. Великая
нация желтого цвета, ты помнишь ужасное слово «ЧК»? А если вам легче,
считайте, что это российский аналог Большого скачка.
И так как наличие принципов общих бесспорно в последнюю тысячу лет
— Китай для приличья, конечно, поропщет, но после смирится. Ведь выхода
нет!
И скоро, уверившись в новом обломе, пойдет по России в мороз и туман
предсказанный Кашиным в первом альбоме** отряд безлошадных китайских
цыган. Отправится странствовать желтое племя. Кочевников любят у нас
искони. Нуждается в символе каждое время — и символом нашего будут
они. Печально посмотрят родные березки, пахучий ковыль, колосящийся
хлеб — на то, как скрипучие эти повозки китайский везут по Руси
ширпотреб. В российской простой, всевбирающей жизни начнут приживаться
степные гонцы; под песни о дальней китайской Отчизне привыкнут рыдать в
ресторанах купцы; они завоюют любой полустанок гаданьем по Книге крутых
перемен; гусары начнут похищать китаянок, артисток китайского театра
«Ромэн»… Угрюмый пропойца с богатым зазнайцем, пропившись до нитки в
столичном «Апшу», воскликнут под утро: «Поедем к китайцам!» — под стон
«Невечерней» уткнуться в лапшу… В какой-то момент, никому не известный,
а все ж неизбежный, кого ни спроси, скрестится бродячий народ
Поднебесной с подпольным, подземным народом Руси. Хватает безлюдных у
нас регионов. Единством судьбы наш союз осиян: сто тысяч китайцев — и
сто миллионов таких же ненужных стране россиян. Мы можем питаться одним
«Дошираком», довольствуясь водкой и скромным жильем. Когда нас поставят
начальники раком, мы это устойчивой позой зовем. Нас долгие годы роднит
безответность, привычка к лишеньям под красной звездой… В России
родится такой суперэтнос, что Штатам придется накрыться окончательно.
И знаком слияния двух половинок, гордящихся новым народом своим, —
застынет безлюдный Черкизовский рынок, пустынный и круглый, что твой
Аркаим.
* Варианты: узбеки, кавказцы, etc.
** «Песня китайских цыган» с альбома «По небесным грядкам».
|